Память – документ прошлого

Въезжают в колясках старики и старухи.
1-я старуха. Как сейчас помню...
1-й старик. Нет – это я помню, как сейчас!
2-я старуха. Вы помните, как сейчас, а я помню, как раньше.
2-й старик. А я как сейчас помню, как раньше.
3-я старуха. А я помню, как еще раньше, совсем, совсем рано.
3-й старик. А я помню и как сейчас и как раньше.

В. Маяковский «Клоп»

Такие же бурные и столь же плодотворные споры вспыхивают у нас после выхода очередного прайм-таймовского кино- или телепродукта на историческую тему – если есть еще люди, которые жили в изображаемую на экране эпоху.

Эти споры сводятся, главным образом, к оценке реквизита: носили ли такие платья и прически, ездили ли на таких машинах, жили ли в таких квартирах, ели ли такие продукты… Ведь, формально говоря, каждый, кто тогда жил или якобы прекрасно помнит рассказ бабушки, дедушки и т.п., может претендовать и часто претендует на роль свидетеля. Но беда в том, что вне исторического контекста, который абсолютно необходим для анализа и оценки предлагаемого биографического опыта или фигуры самого свидетеля, эти воспоминания нам в лучшем случае ничего не дают, в худшем – совершенно искажают реальную картину. Именно важность контекста иллюстрирует эпизод из романа Джорджа Оруэлла «1984», где главный герой, пытаясь узнать хоть что-то о прошлом своей страны, следы которого он сам в министерстве Правды систематически уничтожает, спрашивает нищего старика: какая раньше была жизнь? Но тот не понимает вопроса и не может дать никакого вразумительного ответа, кроме того что пиво тогда стоило четыре пенса.

В этом эпизоде важны и вопрос, и ответ. Герой Оруэлла, обращаясь к прошлому, на самом деле пытается осмыслить настоящее: действительно ли так плохо было раньше, что теперешний режим Океании спасителен и необходим? А старик не может дать ему вразумительного ответа, потому что система (частью которой является и сам главный герой) вместе с исторической памятью отняла у него все инструменты осмысления как прошлого, так и настоящего. Поэтому его воспоминания – всего лишь обрывки сырого нерасчлененного осознания минувшего, и для героя они совершенно бесполезны.

Можно смело сказать, что мы десятилетиями существовали в пространстве именно такого – нерасчлененного, непереваренного – опыта. На нашей «карте памяти» долгие годы были различимы лишь очень небольшие сегменты, ее было трудно сверять с памятью индивидуальной. Сложилась абсурдная ситуация, последствия которой не преодолены российским обществом до сих пор, когда миллионы людей являлись носителями тяжелейшего исторического наследия, включавшего террор, голод, войну, но не могли его никак артикулировать. «Немотствующая» память в условиях запрета, страха, цензуры, постоянной самоцензуры подверглась весьма существенным деформациям, которые самым пагубным образом сказались на миссии свидетеля.

«Оттепель»

Рождение свидетеля

Сегодня много пишут о послесталинском десятилетии, видят в этой эпохе какие-то параллели с современной реальностью, ищут в ней ответы на актуальные вопросы, но не упоминают об одном очень важном феномене этого времени – рождении свидетеля.

К началу 1960-х, и отнюдь не только у нас, но прежде всего в странах, переживших диктатуру, массовый террор, войну, Холокост, возникает потребность в оценке и проработке прошлого. Однако многие интеллектуалы очень быстро приходят к осознанию того, что описать гуманитарные катастрофы (символами которых становятся Освенцим и Колыма) вряд ли возможно с помощью традиционных методов и источников. Необходим посредник между настоящим и столь трудно поддающимся описанию прошлым. Так происходит появление свидетеля, который и призван стать этим посредником.

Особая важность роли свидетеля в этих исторических обстоятельствах стала очевидной еще во время Нюрнбергского процесса. Недаром именно в 1961-м к этой теме возвращается Стэнли Креймер в знаменитом фильме «Нюрнбергский процесс». Спустя два года в Германии начинаются собственные суды над нацистскими преступниками (в частности, палачами Освенцима), где впервые публично выступают больше двухсот свидетелей обвинения. В 1964-м в Иерусалиме открывается также привлекший мировое внимание процесс над Эйхманом. Туда устремляется Ханна Арендт, чтобы самой соприкоснуться и пережить показания палача и его жертв. Именно благодаря услышанному и увиденному она приходит к выводу о «банальности зла». Чрезвычайно важно, что все эти судебные процедуры и выступления впервые снимаются на кинопленку, показываются по телевизору, и эти медийные обстоятельства стимулируют память других, не задействованных в процессах потенциальных свидетелей.

По мере того как в публичном дискурсе осознается важность фигуры свидетеля, в Германии возникает термин Zeitzeuge, который можно перевести как «свидетель времени». Эту разницу между «свидетелем» и Zeitzeuge еще в 20-е годы увидел Виктор Шкловский, когда в своей книге «Гамбургский счет» написал о «современниках и синхронистах». Смысл этого деления применительно к роли свидетеля заключается в том, что отнюдь не все, кто жил в одно и то же время, могут передать его главный нерв, глубинный смысл, его «шум», если прибегнуть к мандельштамовской метафоре. Кстати, именно этого «шума времени» не обнаружил Марлен Хуциев в телесериале «Оттепель»: «Мне кажется, всех путает название «Оттепель». То, что я вижу, не имеет никакого отношения к тому явлению, которое назвали «оттепель». Это просто история о том, как снимается кино… В нашей оттепели были проблемы - моральные, социальные, общественные... а какие проблемы в картине решают авторы, я так и не понял. Поэтому она должна была называться по-другому».

Образ времени может быть соткан и из совершенного ахматовского «сора», если мы помещаем свидетельства в исторический контекст. Вот, например, цитаты из семейной переписки 1961 года. Муж и жена – молодые научные работники из провинции, кандидаты наук, часто ездят в командировки:

«На днях ездила в Ессентуки за маслом, купила 1 кг, там его было полно. Думаю, купить здесь бидончик литра на три для масла топленого (видела такое масло в Ессентуках). В Кисловодске, говорят, бывает мука, но ехать надо с утра, а воскресенье у меня только одно, посмотрю, думаю, что с жирами у нас хуже, чем с мукой».

«Я ездила в одно из воскресений в Нальчик, и там на базаре – мясо свинина, баранина и говядина по 17–18 рублей, очень жирная. В магазинах в Пятигорске есть всё, но пока нет сахара».

«В Алма-Ате купил совершенно случайно в магазине костюм «шевиот» ленинградской фабрики, размер 48, рост 3, темно-синий, мне как раз, и всего за 399 руб. Если вам он не понравится, то за 500 рублей оторвут с руками. Еще купил себе за 50 руб. капроновую белую шляпу. Видите, какой я транжира».

О чем говорит этот типичный образчик советской переписки ровно того же года, что и сериал «Оттепель»? О бытовой приземленности, о бездуховности авторов? Вовсе нет, они с таким же рвением гонялись за книжками, которые невозможно было достать, муж успел несколько лет в сталинском лагере отсидеть, совсем мальчишкой. Тут создается очень важный фон тогдашней еще чрезвычайно трудной, серой и полной бытового унижения жизни, совсем непохожей на ту, что нам пусть с самыми добрыми намерениями рисуют сегодня на экране.

В оттепельное десятилетие впервые становятся слышны голоса, свидетельствующие о том, что составляло суть сталинской эпохи: о массовых репрессиях, о ГУЛАГе. Однако очень скоро эта тема вновь становится запретной, на долгие годы поселяется в «самиздате» или «тамиздате», недоступном для широкой публики. Это повлекло за собой большие информационные, психологические, аналитические потери, потому что навсегда смолкли многие свидетели. Память так и осталась во многом сегментарной, социально однородной и плохо отрефлексированной. Что же касается другого огромного пласта – памяти о войне, то она, хоть и в усеченном виде, все-таки присутствует и в подцензурном пространстве, в частности и на телеэкране. Один из лучших примеров – документальный фильм Константина Симонова «Шел солдат» (1975).

Трудную правду о войне постоянно стремился вытеснить официальный спойлер – мифологизированная память «профессиональных» ветеранов, которая отсекала все, что не вписывалось в канон героического подвига советского народа в Великой Отечественной войне. При этом форма «встреч с ветеранами» необычайно активно эксплуатировалась советской пропагандой и способствовала девальвации самой идеи – передачи свидетелем подлинной живой памяти. Но то, что в те годы, когда были живы миллионы ее носителей, воспринималось многими как официальная подделка, пропагандистская ширма, муляж, сегодня выдается за самую истинную память фронтовиков, которую нелакированная правда о войне и, главное, о неимоверной цене победы якобы смертельно оскорбляет.

Именно литература в подцензурном пространстве заменила историю, которая не могла достоверно описывать события, не имея доступа к источникам, находившимся за семью печатями. Осознавая, что происходит фактически оруэлловское исчезновение памяти о ГУЛАГе, многие выжившие садятся за воспоминания. Евгения Гинзбург, автор одной из лучших мемуарных книг о лагерях, прямо пишет об этом: она выжила, чтобы свидетельствовать. В наибольшей степени это проявляется в прозе Шаламова, где автор по сути говорит за тех, кто уже никогда не сможет рассказать о пережитом. При этом Шаламов одним из первых осознает ограниченность возможностей свидетеля, транслирующего память о Колыме.

«Оттепель»

Рождение зрителя

С середины 60-х интерес к истории диктатур становится настолько массовым, что на него не может не откликнуться такой новый мощнейший медиатор, как телевидение.

Интересно обратиться к опыту Германии, который наиболее ярко отражает процесс появления свидетеля на экране и, главное, возникшую связку между ним и зрителем. Постепенно уходит в прошлое школьный формат учебно-познавательного фильма об истории, его вытесняют неигровые картины, сделанные по канонам исторических документальных картин на Би-Би-Си. Они создаются по более или менее универсальному рецепту: нарезка хроникальных кинокадров иллюстрирует комментарии историков и сопровождается закадровыми голосом объективного рассказчика. Очень быстро руководству телеканалов и телепродюсерам становится ясно, что у лент, посвященных разным аспектам истории национал-социализма, огромный зрительский потенциал. Захват власти, предательство, заговоры, кровавые преступления, с одной стороны, не могли сами по себе – как экшн – не занимать зрителей, а с другой – вся эта страшная история еще совсем недавно была той реальностью, в которой они жили.

По мере того как на отечественном ТВ на задний план уходят образовательные и просветительские задачи, побеждает так называемый histortainment (развлечение на исторические темы), говорящие головы экспертов становятся все менее привлекательными для зрителя, а также создают неудобства для авторов фильма. Происходит постепенный отказ от комментариев ученых-историков, настаивающих на фактах и интерпретациях, которые усложняют эти сюжеты, уменьшают их рейтинговую эффективность. Отсюда и их замена на голоса свидетелей эпохи. Именно их появление на экране выводит такой формат документальных фильмов в прайм-тайм. Свидетель призван заполнить пространство между зрителем и событием, привнести в телерассказ об исторических событиях драматизм и эмоциональность.

Это совпадает и с начавшимся бумом устной истории, когда новые технические возможности позволяют очень быстро и мобильно фиксировать воспоминания очевидцев на пленку. В 1980-е годы возникают мегапроекты, когда записываются сотни и даже тысячи свидетельств. Многим в то время кажется, что благодаря этим «голосам из хора» найден важный ключ к пониманию, а главное, к достоверной передаче исторической памяти. Самым большим достижением в этой киноработе со свидетелями стал фильм Клода Ланцмана «Шоа» (1985).

Но к концу 1980-х многие историки, отнюдь не отвергающие роль свидетелей, понимают, что на самом деле обращение к памяти – очень нелегкая задача. Попытка, особенно ярко проявившаяся в формате документального исторического телефильма, заменить историю памятью вызывает серьезные вопросы. Дело не в примитивной логике поговорки «Врет, как очевидец», а в проблемах интерпретации, работы с мифами и вытеснениями, наконец, с пережитыми травмами.

В поставленном на поток телеконвейера продукте все эти сомнения и сложности выносятся за скобки. Экспансия и девальвация свидетеля на экране стала приводить к тому, что исчезал исторический контекст, вытеснялись причинно-следственные связи. Возник вопрос: что – для понимания эпохи или анализа исторических событий – могут дать оборванные цитаты, перемежающиеся кинокадрами, происхождение которых к тому же весьма сомнительно? Можно ли, например, считать документальными кадры из фильмов Лени Рифеншталь? Или сюжеты из нацистских новостных кинопрограмм Die Deutsche Wochenschau?

Что нам в результате дают вырванные из контекста свидетельства – когда мы, например, узнаем из уст любящего внука, что его подписавший пакт Риббентропа – Молотова дедушка очень любил внуков. Что, лишенный служебного автомобиля, он ездил на городском транспорте к бабушке в больницу, а его главный шеф был в сущности несчастным человеком, с трудными детьми, которых ему пришлось воспитывать одному, потому что его жена погибла.

Формат, при котором свидетели заменили историков, оказался очень удобен для телеэкрана. Во многих случаях с их помощью факты подменяются чувствами и эмоциями, а достоверность обеспечивается их свидетельским статусом. Возник некий идеальный тип телесвидетеля, который своими высказываниями лишь подтверждает стереотипы и клише. Такой тип свидетеля постоянно появляется в отечественной документальной телепродукции, создаю­щей фальшивый образ благостной атмосферы брежневского застоя, или мифологические «документальные» портреты советских вождей сталинской эпохи. Пожалуй, чаще всего с помощью свидетельств медсестер, поваров, личных водителей создается откровенно бульварная продукция: «история», увиденная через замочную скважину.

Каждому, кто занимается проблемами исторической памяти, совершенно очевидно, что самый точный пример, показывающий ограниченность средств, которыми располагает свидетель, по-прежнему «Расёмон» Акиры Куросавы. Не случайно Сергей Лозница свои документальные фильмы и, главное, фильм «Блокада» (2005) строит целиком на хроникальных кадрах, отказываясь не только от говорящих голов, но и от закадрового комментария.

«Оттепель»

Телефильм как исторический источник

С начала 1980-х, после невероятного успеха телесериала «Холокост» (1979), все большую популярность у документальной продукции отвоевывают игровые телефильмы и телесериалы, в которых частная история изображается на фоне как бы реальных исторических событий. Говоря об отечественном опыте, здесь следует упомянуть огромный успех двух телесериалов 1970-х годов – «Семна­дцать мгновений весны» (1973) и «Место встречи изменить нельзя» (1979).
При этом оба фильма – и здесь проявился талант их создателей – никак не настаивали на своей исторической правдивости.

По мере того как телевидение и кино становятся основными медиаторами исторических событий, они начинают претендовать и на главную роль в формировании исторической памяти. Конечно, это не артикулируется столь прямолинейно их авторами и продюсерами, но мы видим, как исторические фильмы и телесериалы стремятся превратить зрителя в свидетеля происходящих на экране событий. Этот эффект возникает, когда фильм предъявляет себя как достоверный

У меня самого моральных сил смотреть эту передачу давно нет, но из интернета я невольно, поскольку информации появилось всюду и очень много, узнал, что на шоу «Право голоса» Михаил Веллер устроил скандал, швырнул стакан в ведущего Бабаяна и ушел с программы.

Конфликт возник из-за того, что ведущий усомнился в рассказе Веллера относительно событий в Эстонии, как я понимаю, года восемьдесят девятого, связанных с неким, типа, социологическим опросом, по результатам которого выдавались карточки, на основании которых впоследствии можно было без всяких проблем и дополнительных оснований получить гражданство.

Некая процедура такого рода действительно была. Я ещё тогда о ней читал и слышал, причем слышал в начале девяностых непосредственно от русских, таким образом получивших гражданство и никаким образом политически не ангажированных и не заинтересованных. Другой вопрос, насколько всё это было абсолютно всеобщим и повсеместны. К тому же, между моментом выдачи карточек и началом вручения полноценных эстонских паспортов прошло минимум пару лет, а то и больше, не у всех могла сохраниться эта карточка, к которой изначально и отнеслись, возможно, не слишком серьезно. Естественно, возможные и иные личные варианты в каждом конкретном случае.

Но факт есть факт, и когда Михаилу Веллеру, имеющему с Эстонией гораздо большие, чем я, многолетние связи, работавшему там, когда телеведущий, на двадцать лет его моложе, учился в это время в московском институте, публично на всю страну говорит по сути, что Веллер врет и ничего такого не было, у пожилого человека был повод вспылить.

Однако я сейчас совсем про другое. То события скоро уже тридцатилетней давности и имеющие возможность определенной субъективной трактовки. Но сам по себе инцидент на телепередаче произошел только что. И любой желающий может посмотреть его в интернете. При этом основная распространяемая по данному поводу всеми информагентствами и интернетом фраза звучит предельно конкретно: «Веллер бросил стакан с водой в Бабаяна». Дальше уже следуют всяческие подробности, в зависимости от предпочтений и политических взглядов рассказывающего, типа «Веллер плохо кидает стаканы, потому промахнулся» или «Бабаян, к счастью, отделался мокрым костюмом».

Но дело в том, что Михаил Иосифович на самом деле никакого стакана в Бабаяна не кидал. А явно непроизвольно в гневном движении просто смахнул стакан со стойки. И это прекрасно видно. Но не имеет никакого значения. Теперь фактом навсегда останется то, что Веллер кинул стакан в Бабаяна. А вы говорите, тридцать лет назад в Эстонии…

Не было тогда восе никакой Эстонии. Её вообще никогда не было, это нацистские либералы придумали назло русским.

Оригинал взят у pismadljaliz в Врет как очевидец, или Свойство нашей памяти. Юбилейное? Союзу "Демократическая альтернатива" 26 лет

О феномене ложной памяти
Был вчера на юбилейном мероприятии в гостинице "Ибис"...
Интересно наблюдать за очевидцами и творцами событий.
Мудрецы-остроумцы не раз замечали, что никто так не врет, как очевидцы. Особливо, если бойцы минувших дней берутся за мемуары, вспоминать дела на закате лет своих. Когда-то чудесным образом раскрывается самое прекрасное свойство нашей памяти — забывать...
Люди с уникальной памятью допускают в изложении материала почти столько же ошибок, сколько участники из контрольной группы, не обладавшие необычными способностями .

Почему об одном и том же событии разные люди могут рассказывать по-разному, и с течением времени детали рассказа начинают различаться даже в изложении одного и того же автора?

Все дело в так называемом феномене ложной памяти, так считают специалисты Центра нейробиологических основ обучения и памяти при Калифорнийском университете в Ирвине.

В серии экспериментов, проведенных американскими учеными, приняли участие двадцать человек, обладавших гипертимезией — редкой врожденной способностью запоминать мельчайшие подробности собственной биографии.

Такие люди всегда ответят вам, что они делали в любой день, будь то год или месяц назад, что ели на завтрак определенного числа и что смотрели по телевизору в канун позапрошлого Рождества. Обычный человек, как правило, с трудом вспоминает, чем занимался пару дней назад, если эти события не слишком значительны.

Добровольцам продемонстрировали ряд небольших видеороликов, сюжеты которых были связаны с мелкими преступлениями, такими, как воровство или мошенничество. После этого участникам предложили прочитать несколько коротких историй, в которых излагались те же сюжеты, но с некоторым искажением в деталях. И наконец, попросили своими словами пересказать содержание роликов.

Результаты несказанно удивили исследователей. Люди с уникальной памятью допускали в изложении материала почти столько же ошибок, сколько участники из контрольной группы, не обладавшие необычными способностями. Во многих случаях испытуемые пересказывали события так, как они излагались в прочитанных текстах, а не показывались в видеозаписях.

На втором этапе тем же участникам со множеством подробностей рассказали сюжет, якобы прошедший несколько месяцев назад в новостях. Хотя на самом деле такой сюжет в новостях не проходил, 20 процентов испытуемых "вспомнили" его и даже добавили в рассказ "недостающие" детали. Среди людей с обычной памятью таковых оказалось 29 процентов. Разница есть, но не такая уж большая, с учетом особенностей выборки.

Ранее исследователи из Вашингтонского уни-верситета провели специальный эксперимент, чтобы выяснить, можно ли "имплантировать" воспо-минания. Они читали людям вымы-шленные новости, например, о встречах посетителей Диснейлен-да с кроликом Багзом Банни (на самом де-ле этот персонаж создан студией "Уорнер Бразерс"). Около трети испытуемых позднее расска-зывали, что действительно столк-нулись с кроликом в Диснейленде.

Во время нынешнего исследования психологу Элизабет Лофтус также удалось внушить своим подопечным ложные воспоминания о том, как в детстве они терялись в торговых центрах, тогда как в действительности этого с ними в большинстве случаев не происходило.

Эксперты полагают, что ложная память не имеет отношения к тому, что принято называть "плохой памятью". Мы можем забывать какие-то реально происходившие события или не помнить их подробностей, и тогда речь может идти о том, что у нас проблемы с памятью. В случае же ложной памяти мы склонны вспоминать события и подробности, которые не имели место в действительности. Допустим, нас убеждают, что с нами случилось то-то и то-то, приводят множество деталей, и постепенно заставляют нас поверить в то, что это действительно с нами приключилось… Либо по каким-то причинам мы сами себя заставляем поверить в то, чего не было, особенно сопоставляя информацию из разных источников.

Приходилось ли вам слышать выражение "Врет как очевидец"? Этот феномен хорошо знаком работникам правоохранительных органов. При опросе свидетелей какого-либо происшествия картины случившегося в изложении разных людей настолько различаются, что становится трудно понять, где тут истина, а где ложь. Причем дело далеко не всегда в том, что человек хочет что-то скрыть от следствия. Дело в том, как он воспринял увиденное и как это интерпретировал. Но чаще всего свидетель просто толком не помнит всех деталей и начинает сочинять их, причем сам он абсолютно уверен в их истинности…

Мы никогда не можем быть убеждены в том, что все наши воспоминания — истинные, считают ученые. Нам может только казаться, что мы это помним, хотя на самом деле все было совсем не так. Поэтому, если информация важна, лучше заняться поиском достоверных источников и не полагаться на собственные или ничем не подтвержденные чужие воспоминания.

Забавные свойства памяти также приметил один из японких классиков Рюноскэ Акутагава.

Обратимся к тексту его новеллы "В чаще":

ЧТО СКАЗАЛ НА ДОПРОСЕ У СУДЕЙСКОГО ЧИНОВНИКА ДРОВОСЕК

Да. Это я нашел труп. Нынче утром я, как обычно, пошел подальше в

горы нарубить деревьев. И вот в роще под горой оказалось мертвое тело. Где

именно? Примерно в четырех-пяти те от проезжей дороги на Ямасина. Это

безлюдное место, где растет бамбук вперемежку с молоденькими

криптомериями.

На трупе были бледно-голубой суйкан и поношенная шапка эбоси, какие

носят в столице; он лежал на спине. Ведь вот какое дело, на теле была

всего одна рана, но зато прямо в груди, так что сухие бамбуковые листья

вокруг были точно пропитаны киноварью. Нет, кровь больше не шла. Рана,

видно, уже запеклась. Да, вот еще что; на ране, ничуть не испугавшись моих

шагов, сидел присосавшийся овод.

Не видно ли было меча или чего-нибудь в этом роде? Нет, там ничего не

было. Только у ствола криптомерии, возле которой лежал труп, валялась

веревка. И еще... да, да, кроме веревки, там был еще гребень. Бот и все,

что было возле тела - только эти две вещи. А трава и опавшая листва кругом

были сильно истоптаны - видно, убитый не дешево отдал свою жизнь. Что, не

было ли лошади? Да туда никакая лошадь не проберется. Конная дорога - она

ЧТО СКАЗАЛ НА ДОПРОСЕ СУДЕЙСКОГО ЧИНОВНИКА СТРАНСТВУЮЩИЙ МОНАХ

С убитым я встретился вчера. Вчера... кажется, в полдень. Где? На

дороге от Сэкияма в Ямасина. Он вместе с женщиной, сидевшей на лошади,

направлялся в Сэкияма. На женщине была широкополая шляпа с покрывалом, так

что лица ее я не видел. Видно было только шелковое платье с узором цветов

хаги. Лошадь была рыжеватая, с подстриженной гривой. Рост? Что-то около

четырех сун выше обычного... Я ведь монах, в таких вещах худо разбираюсь.

У мужчины... да, у него был и меч за поясом, и лук со стрелами за спиной.

И сейчас хорошо помню, как у него из черного лакированного колчана торчало

штук двадцать стрел.

Мне и во сне не снилось, что он так кончит. Поистине, человеческая

жизнь исчезает вмиг, что росинка, что молния. Ох, ох, словами не сказать,

как все это прискорбно.

ЧТО СКАЗАЛ НА ДОПРОСЕ СУДЕЙСКОГО ЧИНОВНИКА СТРАЖНИК

Человек, которого я поймал? Это - знаменитый разбойник Тадземару.

Когда я его схватил, он, упав с лошади, лежал, стеная, на каменном мосту,

что у Авадагути. Когда? Прошлым вечером, в часы первой стражи. Прошлый

раз, когда я его чуть не поймал, на нем был тот же самый синий суйкан и

меч за поясом. А на этот раз у него, как видите, оказались еще лук и

стрелы. Вот как? Это те самые, что были у убитого? Ну, в таком случае

убийство, без сомнения, совершил Тадземару. Лук, обтянутый кожей, черный

лакированный колчан, семнадцать стрел с ястребиными перьями - все это,

значит, принадлежало убитому. Да, лошадь, как вы изволили сказать, была

рыжеватая, с подстриженной гривой. Видно, такая ему вышла судьба, что она

сбросила его с себя. Лошадь щипала траву у дороги неподалеку от моста, и

за ней волочились длинные поводья.

столице, падок до женщин. Помните, в прошлом году на горе за храмом

Акиторибэ, посвященном Биндзуру, убили женщину с девочкой, по-видимому,

паломников? Так вот, говорили, что это дело его рук. Бот и женщина, что

ехала на рыжеватой лошади - если он убил мужчину, то куда девалась она,

что с ней сталось? Неизвестно. Извините, что вмешиваюсь, но надо бы это

расследовать.

ЧТО СКАЗАЛА НА ДОПРОСЕ СУДЕЙСКОГО ЧИНОВНИКА СТАРУХА

Да, это труп того самого человека, за которого вышла замуж моя дочь.

Только он не из столицы. Он самурай из Кокуфу и Вакаса. Зовут его

Канадзава Такэхиро, лет ему двадцать шесть. Нет, он не мог навлечь на себя

ничьей злобы - у него был очень мягкий характер.

Моя дочь? Ее зовут Масаго, ей девятнадцать лет. Она нравом смелая, не

хуже мужчины. У нее никогда не было возлюбленного до Такэхиро. Она

смуглая, возле уголка левого глаза у нее родинка, лицо маленькое и

продолговатое.

Вчера Такэхиро с моей дочерью отправился в Вакаса. За какие грехи

свалилось на нас такое несчастье! Что с моей дочерью? С судьбой зятя я

примирилась, но тревога за дочь не дает мне покоя. Я, старуха, молю вас во

имя всего святого - обыщите все леса и луга, только найдите мою дочь!

Какой злодей этот разбойник Тадземару или как его там! Не только зятя, но

и мою дочь... (Плачет, не в силах сказать ни слова.)

ПРИЗНАНИЕ ТАДЗЕМАРУ

Того человека убил я. Но женщину я не убивал. Куда она делась? Этого

и я тоже не знаю. Постойте! Сколько бы вы меня ни пытали, я ведь все равно

не смогу сказать то, чего не знаю. К тому же, раз уж так вышло, я не буду

трусить и не буду ничего скрывать.

Я встретил этого мужчину и его жену вчера, немного позже полудня. От

порыва ветра шелковое покрывало как раз распахнулось, и на миг мелькнуло

ее лицо. На миг - мелькнуло и сразу же снова скрылось - и, может быть,

отчасти поэтому ее лицо показалось мне ликом бодисатвы. И я тут же решил,

что завладею женщиной, хотя бы пришлось убить мужчину.

Вам кажется это страшно? Пустяки, убить мужчину - обыкновенная вещь!

Когда хотят завладеть женщиной, мужчину всегда убивают. Только я убиваю

мечом, что у меня за поясом, а вот вы все не прибегаете к мечу, вы

убиваете властью, деньгами, а иногда просто льстивыми словами. Правда,

крови при этом не проливается, мужчина остается целехонек - и все-таки вы

его убили. И если подумать, чья вина тяжелей - ваша или моя - кто знает?!

(Ироническая усмешка.)

Но это не значит, что я недоволен, если удается завладеть женщиной,

не убивая мужчины. А на этот раз я прямо решил завладеть женщиной без

убийства. Только на проезжей дороге такой штуки не проделать. Поэтому я

придумал, как заманить их обоих в глубь рощи.

рассказывать, что напротив на горе есть курган, что я его раскопал, нашел

там много зеркал и мечей и зарыл все это в роще у гори, чтобы никто не

видел, и что, если найдется желающий, я дешево продам любую вещь. Мужчина

понемногу стал поддаваться на мои слова. И вот - что бы вы думали!

Страшная вещь алчность! Не прошло и получаса, как они повернули свою

лошадь и вместе со мной направились по тропинке к горе.

Когда мы подошли к роще, я сказал, что вещи зарыты в самой чаще, и

предложил им пойти посмотреть. Мужчину снедала жадность, и он, конечно, не

стал возражать. Но женщина сказала, что она не сойдет с лошади и останется

ждать. Это с ее стороны было вполне разумно, так как она видела, что роща

очень густая. Все шло как по маслу, и я повел мужчину в чащу, оставив

женщину одну.

На окраине заросли рос только бамбук. Но когда мы прошли около

полпути, стали попадаться и криптомерии. Для того, что я задумал, трудно

было найти более удобное место. Раздвигая ветви, я рассказывал

правдоподобную историю, будто сокровища зарыты под криптомерией. Слушая

меня, мужчина торопливо шел вперед, туда, где виднелись тонкие стволы этих

деревьев. Бамбук попадался все реже, уже вокруг стояли криптомерии - и тут

я внезапно набросился на него и повалил его на землю. И он сразу же

оказался привязанным к стволу дерева. Веревка? Какой же разбойник бывает

без веревки? Веревка была у меня за поясом - ведь она всегда могла мне

понадобиться, чтобы перебраться через изгородь. Разумеется, чтоб он не мог

кричать, я забил ему рот опавшими бамбуковыми листьями, и больше с ним

возиться было нечего.

Покончив с мужчиной, я вернулся к женщине и сказал ей, что ее спутник

внезапно занемог и что ей надо пойти посмотреть, что с ним. Незачем и

говорить, что и на этот раз я добился своего. Она сняла свою широкополую

шляпу и, не отнимая у меня руки, пошла в глубь рощи. Но когда мы пришли и

тому месту, где к дереву был привязан ее муж, едва она его увидела, как

сунула руку за пазуху и выхватила кинжал. Никогда еще не приходилось мне

видеть такой необузданной, смелой женщины. Не будь я тогда настороже,

наверняка получил бы удар в живот. От этого-то я увернулся, но она

ожесточенно наносила удары куда попало. Но ведь недаром я Тадземару - мне

в конце концов удалось, не вынимая меча, выбить кинжал у нее из рук. А без

оружия самая храбрая женщина ничего не может поделать. И вот я наконец,

как и хотел, смог овладеть женщиной, не лишая жизни мужчину.

Да, не лишая жизни мужчину. Я и после этого не собирался его убивать.

Но когда я хотел скрыться из рощи, оставив лежащую в слезах женщину, она

вдруг как безумная вцепилась мне в рукав и, задыхаясь, крикнула: "Или вы

умрете, или мой муж... кто-нибудь из вас двоих должен умереть... Быть

опозоренной на глазах двоих мужчин хуже смерти... Один из вас должен

умереть... а я пойду к тому, кто останется в живых". И вот тогда мне

захотелось убить мужчину. (Мрачное возбуждение.)

Теперь, когда я вам это сказал, наверно, кажется, что я жестокий

человек. Это вам так кажется, потому что вы не видели лица этой женщины.

Потому что вы не видели ее горящих глаз. Когда я встретился с ней

взглядом, меня охватило желание сделать ее своей женой, хотя бы гром

поразил меня на месте. Сделать ее своей женой - только эта мысль и была у

меня в голове. Нет, это не была грубая похоть, как вы думаете. Если бы

мною владела только похоть, я отшвырнул бы женщину пинком ноги и ушел.

Тогда и мужчине не пришлось бы обагрить мой меч своею кровью. Но в то

мгновение, когда в сумраке чащи я вгляделся в лицо женщины, я решил, что

не уйду оттуда, пока его не убью.

Однако хотя я и решил его убить, но не хотел убивать его подло. Я

развязал его и сказал: будем биться на мечах. Веревка, что нашли у корней

дерева, это и была та самая, которую я тогда бросил. Мужчина с искаженным

лицом выхватил тяжелый меч и сразу же, не вымолвив ни слова, яростно

бросился на меня. Чем кончился этот бой, незачем и говорить. На двадцать

третьем взмахе мой меч пронзил его грудь. На двадцать третьем взмахе -

прошу вас, не забудьте этого! Я до сих пор поражаюсь: во всем мире он один

двадцать раз скрестил свой меч с моим. (Веселая улыбка.)

Как только он упал, я с окровавленным мечом в руках обернулся к

женщине. Но - представьте себе, ее нигде не было! Я стал искать среди

деревьев. Но на опавших бамбуковых листьях не осталось никаких следов. А

когда я прислушался, то услышал только предсмертное хрипенье в горле у

Может быть, когда мы начали биться, женщина ускользнула из рощи,

чтобы позвать на помощь? Как только эта мысль пришла мне в голову, я

понял, что дело идет о моей жизни. Я взял у убитого меч, лук и стрелы и

сейчас же выбрался на прежнюю тропинку. Там все так же мирно щипала траву

лошадь женщины. Говорить о том, что было после - значит напрасно тратить

слова. Только вот что: перед въездом в столицу у меня уже не было того

меча. Вот и все мое признание. Подвергните меня самой жестокой казни - я

ведь всегда знал, что когда-нибудь моей голове придется торчать на

верхушке столба. (Вызывающий вид.)

ЧТО РАССКАЗАЛА ЖЕНЩИНА НА ИСПОВЕДИ В ХРАМЕ КИЕМИДЗУ

Овладев мною, этот мужчина в синем обернулся к моему связанному мужу

и насмешливо захохотал. Как тяжело, наверно, было мужу! Но как он ни

извивался, опутывавшая его веревка только глубже врезалась в тело. Я

невольно вся подалась к нему - нет, я только хотела податься. Но тот

мужчина мгновенно пинком ноги швырнул меня на землю. И вот тогда это и

случилось. В этот миг я увидела в глазах мужа какой-то неописуемый блеск.

Неописуемый... даже теперь, вспоминая его глаза, я не могу подавить в себе

дрожь. Не в силах выговорить ни единого слова, муж в это мгновение излил

всю свою душу во взгляде. Но его глаза выражали не гнев, не страдание - в

них сверкало холодное презрение ко мне, вот что они выражали! Не от пинка

того мужчины, а от ужаса перед этим взглядом я, не помня себя, вскрикнула

и лишилась чувств.

Когда я пришла в себя, того мужчины в синем уже не было. И только к

стволу криптомерии по-прежнему был привязан мой муж. С трудом поднимаясь с

опавших бамбуковых листьев, я пристально смотрела ему в лицо. Но взгляд

его нисколько не изменился. Его глаза по-прежнему выражали холодное

презрение и затаенную ненависть. Не знаю, как сказать, что я тогда

почувствовала... и стыд, и печаль, и гнев... Шатаясь, я поднялась и

подошла к мужу.

"Слушайте! После того, что случилось, я не могу больше оставаться с

вами. Я решила умереть. Но... но умрете и вы. Вы видели мой позор. После

Сдерживая волнение, от которого грудь моя готова была разорваться, я стала

искать его меч. Но, вероятно, все похитил разбойник - не только меча, но

даже и лука и стрел нигде в чаще не было видно. Только кинжал, к счастью,

валялся у моих ног. Я занесла кинжал и еще раз сказала мужу: "Теперь я

лишу вас жизни. И сейчас же последую за вами".

Когда муж услышал эти слова, он с усилием пошевелил губами.

бамбуковыми листьями. Но когда я посмотрела на его губы, то сразу все

поняла, что он сказал. Все с тем же презрением ко мне муж проговорил одно

Уходящие в вечность Лебедев Юрий Михайлович

«Врет, как очевидец»

«Врет, как очевидец»

До сих пор в российской военной историографии не утихает спор: был или не был в Германии трехдневный траур по немецкому лайнеру «Вильгельм Густлоф». Его потопила в январскую ночь 1945 года советская подводная лодка С-13 под командованием Александра Маринеско.

В книге Даниила Гранина «Вечера с Петром Великим» есть такая фраза: «Врет, как очевидец». И дальше писатель продолжает: «Ничего в этом нет удивительного. Каждый живет в своем времени. Очевидцы перевирают – заботятся о впечатлении, им надо удивить, ужаснуть, обрадовать».

С подобным всем нам приходится сталкиваться постоянно. Поэтому отношусь к таким рассказам избирательно. В большей степени верю им, когда высказывания подкрепляются документами. За годы, прошедшие после потопления 30 января 1945 года подводной лодкой С-13 немецкого корабля «Вильгельм Густлоф», написаны десятки книг, сотни статей, отсняты фильмы, как документальные, так и художественные, причем не только в нашей стране, но и по всему миру. У непосвященного человека голова должна идти кругом, так как уже не знаешь, чему можно верить. Был или не был трехдневный траур в Германии по кораблю «Вильгельм Густлоф»? Объявлял ли Гитлер за это Александра Маринеско своим личным врагом или нет? Кого перевозил корабль: беженцев или элиту немецкого подводного флота? Расстрелян ли был командир немецкого конвоя за свои упущения? Я уже не говорю о таком мифе, как трехдневное празднование потопления «Густлофа» экипажем С-13. Маринеско со своими моряками якобы отмечал победу трое суток подряд, опустившись на своей подводной лодке на дно у самого пирса.

Все это рассказывают «очевидцы», выплескивая информацию, как правило, в возбужденном состоянии и давая волю своей фантазии. Другое дело, когда работаешь с документами. Они тоже имеют различную степень достоверности, но обрабатывать их намного благодатнее. Их можно сравнивать, находя совпадения и несоответствия и выстраивая, таким образом, реальную картину.

Сторонники теории трехдневного траура ссылаются на высказывание одного из «очевидцев» Виктора Анисимова, который «лично держал в руках в начале февраля 1945 года газеты нацистской Германии «Фелькишер беобахтер» и «Шварцес кор». Там, по его словам, «черным по белому было написано о трехдневном трауре». Так случилось, что в 1990-х годах я несколько дней общался с Виктором Анисимовым в Берлине на международном семинаре по проблемам увековечения памяти погибших. Он представлял делегацию Калининградской области, где и проживал. Помню, тогда меня восхитил его прекрасный, отточенный немецкий язык, которым отличались специалисты военного времени. В разговоре подтвердилось, что он действительно принадлежал к старой гвардии знатоков немецкого языка и литературы. Оказалось, что мы оба служили в одном и том же ведомстве, представляя интересы страны в области военной дипломатии. Он – в войну, я – значительно позже. Капитан 1 ранга Анисимов был уже в глубоком запасе, но живо вспоминал, как в годы войны служил в советском посольстве в Швеции помощником военного атташе. Тогда я еще ничего не слышал о «Вильгельме Густлофе», поэтому данной темы мы не затрагивали. Через несколько лет в книге Виктора Геманова «Подвиг С-13» я вдруг наткнулся на упомянутое выше высказывание Анисимова. И пожалел, что тогда мы не поговорили о немецком лайнере. Думаю, что как коллега мог бы задать ему чисто профессиональные вопросы. Например: «А где же сами эти газеты? Как же вы, товарищ капитан 1 ранга, не послали их в центр в качестве подтверждения данной информации? Это же элементарная обязанность каждого военного дипломата. Не по этой ли причине ваш начальник Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов в своей книге «Курсом побед» сквозь зубы обронил фразу: «О трауре я узнал спустя месяц после этого события». Получается, что он, имея своих представителей в ранге военно-морских дипломатов в каждой приморской стране, проглядел важную информацию. Причем добыть ее было элементарно просто, поскольку она имелась в открытых источниках. А может быть, мудрый Николай Герасимович все-таки хотел таким образом сказать: «Подставили меня, вынудили такую ересь написать в моей книге. Знаю я прекрасно, что не было никакого траура, но в условиях нагнетания темы подвига я вынужден был подчиниться обстоятельствам».

Текст сообщения о мнимом трауре за полвека так никому и не удалось отыскать. Потому что его и не было. Это подтвердил крупнейший специалист по военно-морским вопросам Второй мировой войны, немецкий профессор Юрген Ровер. Вот как он ответил на мой вопрос: «Я запросил институт современной истории в Мюнхене относительно газет «Фелькишер беобахтер» и «Шварцес кор». Там имеется полная подборка данных газет за февраль 1945 года, но ни в одном из номеров не удалось найти информацию о гибели «Вильгельма Густлофа». Сообщение о катастрофе впервые прозвучало в шведских газетах, таких как «Дагенс Нюхетер», о чем мне поведал бывший директор шведского государственного архива».

Таким образом, вопрос о мнимом трауре был для меня закрыт. Но после того, как довелось прочитать книгу нобелевского лауреата Гюнтера Грасса «Траектория краба», посвященную гибели «Вильгельма Густлофа», открылась еще одна удивительная страничка во всей этой истории. Оказалось, что траур все же был, но не по кораблю с таким названием, а по человеку, который волею трагических обстоятельств увековечен был после своей смерти в облике этого лайнера. В 1937 году был убит один из нацистских функционеров, которого звали Вильгельм Густлоф. Вот по нему-то Гитлер и устроил роскошные поминки, ознаменовав их трехдневным трауром в Шверине с участием 35 тысяч нацистов.

В советское время, люди, допущенные к этой засекреченной информации, переиначили ее и изложили в той интерпретации, которая должна была еще больше героизировать «атаку века». Сюда же был добавлен миф о личном враге фюрера, которым стал Александр Маринеско, хотя в действительности Гитлер назвал таковым убийцу реального Густлофа еврейского студента Давида Франкфуртера.

Ну а затем рассыпался и последний громкий миф о якобы уничтоженных 3700 немецких подводниках, находившихся на лайнере, который служил им плавбазой. На самом деле в последний рейс на этом корабле вышел батальон курсантов-подводников из 819 человек. Погибло 405 моряков, все их имена выбиты сегодня в алфавитном порядке на двух досках у памятника погибшим немецким подводникам в местечке Мельтенорт у города Киль. Мне довелось там побывать и сфотографировать эти доски.